Простейший и омерзительнейший прием унижения людей придуманный и применяемый только русскими, нигде кроме я его не видел. Как только обнаруживается, что человек делает что-то хорошее – окружающие начинают его чморить за это хорошее, пытаясь коллекктивно затащить его в общее “говно”. Условно говоря – человек перевел старушку через улицу, после этого весь русский коллектив с ухмылками будет спрашивать каждый день :
Ооо, смотрите, наш любитель старушек пришел, и как, много старушек перевел сегодня, добродетель ты наш?
Его будут травить до тех пор пока человек не откажется от мысли переводить старушек через дорогу. Эта ловушка найдена и описана Виктором Шендеровичем: http://echo.msk.ru/blog/shenderovich/1768880-echo/
Исходный текст:
Этот недлинный текст будет посвящен одной психологической ловушке.
…Дело было в самом начале «нулевых». Я работал на телекомпании НТВ, которую, по случаю прихода к власти президента Путина, начали «мочить» со всех стволов, главным из которых был «березовый» Первый канал — с Доренко, Леонтьевым и прочими классиками брутальной заказухи.
С одним из топ-менеджеров этого канала, человеком столь же циничным, сколь незаурядным, судьба сводила меня в те годы регулярно — в одном артистическом ночном клубе в центре Москвы.
К моему приходу он был, как правило, уже пьян (впрочем, трезвым его вообще видели немногие). Увидев меня в дверях, топ-менеджер исполнял всякий раз одну и ту же репризу: начинал громко аплодировать, крича на весь битком набитый зал:
— О! Наша совесть! Совесть пришла!
Разумеется, мне становилось неловко.
Именно мне — а не ему, который в рабочее время был занят моим уничтожением, а потом приходил сюда напиваться, чтобы расслабить психику. Мне становилось неловко — вместо него!
Что, собственно, и было целью этой расчетливой клоунады.
На их профессиональном языке это называется словом «позиционирование». Легкий поворот колесика, и вот уже топ-менеджер Первого канала (наемник Березовского и заточка в руках Путина) смотрится нормальным, ироничным человеком — немного грешным, но даже симпатичным в своих понятных человеческих слабостях: кто же не грешен?
А ты стоишь тут, типа весь в белом, смешной и отвратительный в своих претензиях на мораль. Эдакий Фома Опискин…
И я хорошо помню, как подмывало меня оправдываться, объясняться… Что я, кстати, и делал, по неопытности.
Во многом именно на этом держится опасное обаяние героя довлатовского «Компромисса», зашивающего брюки хаму-начальнику: он такой же беспринципный, как мы. И симпатичен нам — не тем ли, что как бы не требует большего и от нас?
«Как бы» — потому что довлатовский герой, сколь бы он ни был биографически близок автору, автору, разумеется, не равен…
Довлатов, писавший в годы героизации пустоты, в эпоху бесстыжих «совписов», блестяще сыграл на противоходе — но с тех пор маятник давно улетел в противоположную сторону. Сегодня о героизации «виолончельно-устричного» кооператива речь уже не идет; тамошние конструкторы смыслов — не идиоты. Все, что требуется от нас, — наша ухмылка в знак согласия с тем, что в мире нет ни добра, ни зла, а просто кто не успел, тот опоздал!
От нас требуется признание нормальности происходящего, а значит: психической аномальности протеста, если не его двусмысленности!
Эта солидарная с властью ухмылка означает: тот, кто выходит сегодня («во всем белом, гы-гы») со своими моральными претензиями, — просто смешон. А скорее всего, и вышел-то не за просто так. А стало быть, он еще хуже, чем мы, которые честно молчим в тряпочку, пилим бюджеты и в открытую подмигиваем друг другу, в соответствии с общей теневой моралью…
И это дает нам полное право громко и издевательски поаплодировать такому человеку, прокричав на весь зал:
— О! Совесть! Наша совесть пришла!
И зал должен на это понимающе рассмеяться, а вошедший — съежиться от неловкости и понять наконец, что он такое же дерьмо, как и все, и даже еще хуже.