Мустафа Насреддинов, 40 лет, реаниматолог, Солт-Лейк-Сити, США
Я родился в России чуть больше сорока лет тому назад. После школы я поступил в медицинский институт в Москве. Это произошло еще в Советском Союзе, а учиться я начал в относительно независимой России: падение СССР пришлось на первый курс. Отучившись шесть положенных лет, решил стать хирургом и после окончания института попал в интернатуру в Москве.
Это была середина 90-х — нормальное современное клиническое образование в России получить было очень тяжело. Время было непростое: бесконечные перемены, дефолт и прочее. Система здравоохранения стала довольно сильно шататься, и в первую очередь это отразилось на образовании — на том, сколько времени уделялось студентам и интернам. Тогда я решил поехать учиться за границу. Какое-то время думал про Германию, но мне тогда показалось, что проще поехать в Америку. Еще когда я был на 6-м курсе, в Москве открылось отделение Каплана — частной американской организации, которая готовит студентов к сдаче разных экзаменов, в том числе на медицинскую лицензию в США. Я решил попробовать, стал заниматься и сдал экзамены (для чего пришлось ехать в Польшу). После этого собрал по знакомым и родственникам какие-то деньги и в конце 99-го года уехал в Америку.
Тут надо сказать, что для меня конец 90-х был совершенно жутким временем, и из Москвы я уезжал в состоянии ужасной депрессии, с ощущением полной безнадеги. Я совершенно не понимал, что со мной будет дальше. Одним словом, отъезд был отчаянной попыткой снова почувствовать землю под ногами.
В аэропорту меня удивило, насколько безразличны ко мне пограничники — они поставили штамп и сказали: ну давай, двигай. Меня встретили знакомые, мы сели в автомобиль и поехали к ним домой. Первое, что мне бросилось в глаза, — это масштаб. В Америке все было намного больше: стиральные машины, автомобили, дороги, порции в ресторанах. Еще мне казалось, что все будут потрясены, узнав, что я только что приехал из «экзотической» России. Но никого это не удивляло, потому что тут все откуда-то приехали. Теперь я и сам этому не удивляюсь.
Я прилетел в Нью-Йорк, и там нашлись знакомые, которые меня приютили и помогли на первых порах. Я сразу начал искать резидентуру: без учебы там я не смог бы начать независимую практику.
Так как ни денег, ни работы у меня не было, я поехал в первое попавшееся место и оказался в маленьком провинциальном городке — фактически деревне — на юго-западе штата Виргиния.
Резидентура — это такое место, где, с одной стороны, тебе платят зарплату, а с другой — за тобой наблюдают и учат старшие товарищи. В те годы рабочий день для резидентов был ненормированным, и первый год я работал чуть ли не сто часов в неделю. Было очень тяжело с языком. Юго-запад Виргинии — это, конечно, не далекий американский юг, и все же акцент там довольно сильно отличается от классического среднеамериканского. Первый месяц я просто не мог понять, о чем говорят люди, и использовал своего товарища-интерна в качестве переводчика с английского на английский.
В Москве я занимался хирургией, а тут оказался в отделении семейной медицины, что для меня было неплохо: эта специальность дает очень широкий кругозор — от педиатрии до взрослой медицины — и ты быстро понимаешь, как устроена американская система здравоохранения.
Через три года я закончил резидентуру и решил, что хочу заниматься общей медициной (в России это называется общая терапия). Особенно я заинтересовался реаниматологией (critical care). Нужно было снова идти в резидентуру — на этот раз по общей медицине или медицине внутренних болезней. Мои три года в семейной медицине засчитали как первый год, поэтому получилось не три года, а два. Я остался в том же городе, в той же больнице, но перешел в резидентуру внутренних болезней (Internal Medicine).
Окончив ее, я подал документы в fellowship (следующий уровень после резидентуры). Процесс поступления в fellowship выглядит так: ты подаешь документы в несколько мест, ездишь на интервью, а потом по сколько-то-балльной системе оцениваешь программы, которые ты посетил. Одновременно тебя тоже оценивают, а потом происходит так называемый match, когда компьютер пытается оптимальным образом свести кандидата и программу, в которой он будет учиться. Я был уверен, что поеду обратно в Нью-Йорк — веселый город, где у меня много знакомых. Но среди мест, куда я подавал документы, был Университет Юты. Я сделал это скорее из приключенческих соображений: тут горы и замечательное катание на горных лыжах, а я как раз полюбил кататься и подумал, что заодно посмотрю на красивые места. Приехал я без всякого желания присваивать этой программе какой-то балл — и тут же полюбил это место, программу и людей, которые в ней работают. Я поставил их первым номером, а они меня тоже, как оказалось, полюбили. Так мы счастливо соединились в 2006 году.
Так я переехал в Юту и начал трехлетнюю программу, где основной упор делается на интенсивную терапию — иначе говоря, реаниматологию — и пульмонологию. В России и Европе реаниматология тоже комбинированная специальность, но обычно она связана с анестезиологией, в Америке же реаниматолог, как правило, одновременно пульмонолог.
Закончив fellowship, я остался в университете в качестве врача и научного сотрудника.
Все свободное время у жителей Юты вращается вокруг природы. Здесь совершенно потрясающий снег зимой в горах: так как климат очень сухой, снег сухой, пушистый и очень легкий. Он не прилипает, и катание на горных лыжах превращается в совершенно непередаваемое физическое, чуть ли не наркотическое удовольствие. Неслучайно по этому поводу есть много шуток — такой снег называется powder и про него говорят: the best powder I’ve ever tried is in the mountains (лучший порошок, который я пробовал, это тот, что в горах) или addicted to powder («подсевший» на порошок) и так далее.
Летом тут катаются на горных велосипедах, зимой — на лыжах. Если не любить природу и спорт, тут можно стухнуть от скуки. Конечно, здесь есть клубы, сюда часто приезжают с концертами разные группы, есть несколько музеев и стандартный набор этнических ресторанов, но если вам интересна исключительно городская жизнь, то в Солт-Лейк-Сити вам будет ужасающе скучно. Это не Нью-Йорк и не Сан-Франциско.
По Москве я очень скучал первый год после отъезда. Но постепенно тоска прошла. Там осталось много друзей, мы поддерживаем какие-то отношения, и я примерно представляю, что там происходит. Хотя, конечно, я уехал в 99-м году — с тех пор там многое изменилось. Мой круг общения в основном состоит из коллег и друзей, с некоторыми из которых я встретился на вечеринках у общих знакомых. Есть несколько знакомых эмигрантов из России, довольно много врачей.
Уже давно я почти везде чувствую себя как дома; думаю, это свойство эмиграции — очень сильно расширяется кругозор. Мне кажется, любой должен через это пройти. Звучит, наверное, глупо, но через какое-то время ты начинаешь чувствовать себя гражданином мира и понимаешь, что границы очень условны — жить можно везде, просто где-то нравится больше, а где-то меньше. Но большой разницы, где жить, уже нет.
Несколько лет назад я побывал в Москве. В самолете у меня возникло сюрреалистичное ощущение, как будто на самом деле я американец, а того, что со мной было до отъезда в Америку, на самом деле не никогда не случалось: Россия 90-х настолько отличается от сегодняшнего дня, что невозможно представить, что это происходило с нами.
http://snob.ru/selected/entry/78536
#эмиграция #врач #работа_за_границей #личный_опыт