Category: Uncategorised

Михаил Котлов, 36 лет, нефролог, Нью-Йорк

Я из семьи врачей — врач в пятом поколении или что-то в этом

духе. Поэтому у меня было какое-то общее знание о профессии. Я учился в Москве, в 57-й школе. В старших классах мы с родителями решили, что медицинское образование лучше получать в Америке. Ни родители, ни старший брат при этом никуда конкретно переезжать не собиралась, а мне нравилось жить там, где я жил. Но хотелось выучиться и стать хорошим профессионалом, а в Москве, казалось, это будет непросто из-за слабого образования и отсутствия хорошей инфраструктуры. Я сдал экзамены — SAT, TOEFL, — взял рюкзак, сел в самолет и полетел в Нью-Йорк.

Это было осенью 95-го года. Мне было 17 лет, и я совсем не представлял, как все должно быть, как что устроено. Кто-то должен был меня встретить, но не встретил. Мне дали адрес общежития, но при этом никаких инструкций, как туда добираться, у меня не было. Но я успел поучиться в Англии и говорил по-английски. Так что нашел карту, добрался. По улице ездили огромные «крайслеры» и «линкольны», и было ощущение какого-то абсолютно другого, непонятного мира. Мой колледж находился в северной части Манхэттена, в районе Вашингтон-Хайтс, где живет огромное количество латиноамериканцев. Тогда как раз вышел «Крепкий орешек», где Брюс Уиллис должен приехать в Гарлем голый и с плакатом «Я ненавижу негров», чтобы его при этом не убили. Я вышел из метро: кругом латиноамериканцы играли в баскетбол и слушали музыку. Я вспомнил Уиллиса и подумал: ну вот, приехал.

Тогда я совсем ничего не знал об американской системе образования. Например, что для поступления в медицинский институт нужно прослушать ряд предметов в колледже и сдать экзамены. Я начал учиться. Оказалось, что мой колледж религиозный и большая часть занятий была посвящена религии. Честно сказать, мне это было совершенно чуждо, но пропускать было нельзя (зато на уроках очень хорошо получалось спать). Я закончил колледж, сдал все экзамены и поступил в мединститут — Albert Einstein College of Medicine, который находится в Бронксе.

Четырехлетнее образование в мединституте тут устроено так: первые два года вы читаете книжки, сдаете экзамены и учите все наизусть. А следующие два проходите через разные больницы, специализации и смотрите, как там все устроено. Довольно быстро становится понятно, что вам близко. Приходите, скажем, в хирургию, проводите там месяц или полтора, и у вас есть возможность посмотреть, что вы будете делать каждый день. Нравится ли вам резать и штопать. Ощущение это именно шкурное: сразу понятно, твое это или нет. Из крупных направлений мне понравились терапевтическое и педиатрия. Но я проходил практику в Бронксе, в городской больнице, и постоянно видел родителей, которые не занимаются серьезно болячками своих детей. Меня это слишком трогало эмоционально, к тому же я решил, что мне будет слишком тяжело смотреть на болеющих и умирающих детей, и решил заняться взрослыми.

Наука нефрология считается одной из самых аналитических специальностей в терапии — она связана с балансами жидкости в организме, разнообразными расчетами, электролитами, химией, на которой я специализировался в колледже; мне это оказалось близко. Так что после института я поступил в резидентуру по терапии, где проработал года три. С точки зрения нагрузки — как физической, так и эмоциональной, — это было похоже на армию. Я работал по 100–120 часов в неделю, а потом выбрал специализацию нефрология в NYU — Нью-Йоркском университете — и проучился еще два года. Сдал все экзамены и начал работать. На все про все ушло 13 лет. Сейчас я партнер в частной практике. У нас есть пара офисов, мы работаем в двух больницах, делаем диализ, плазмаферез, лечим острую и хроническую почечную недостаточность, гипертонию, ведем больных после пересадки почки.

Каждое утро я встаю в 6 и в 7 ухожу из дома. Мой сын, которому 5 лет, в это время всегда просыпается: мы с ним ходим гулять с собакой, смотрим мультики, собираемся на работу. Потом просыпаются жена и дочь и меня провожают.

В течение дня я бываю в разных местах. 70–80% времени работаю в больнице: делаю обход в реанимации и стационаре, смотрю больных, назначаю диализ, консультирую. Если остается время, доезжаю до центра хронического диализа, где люди лечатся амбулаторно. Во второй половине дня я часто иду в офис, где у меня прием, и там смотрю больных, назначаю анализы, обсуждаю план лечения. После работы несколько раз в неделю делаю вечерний обход в амбулаторном центре, где делают диализ вечером. Если я дежурю, то это удовольствие длится 36 часов. Ночью я работаю из дома — отвечаю на звонки, а если что-то срочное — приезжаю. Каждые третьи выходные я работаю. А в оставшееся время пытаюсь общаться со своими детьми, что мне сейчас особенно интересно. Моя жена из Москвы, но познакомились мы с ней здесь. Так и живем.

Моя профессиональная жизнь не привязана к русскому языку. То есть я могу говорить по-русски с русскоязычными пациентами: благодаря латыни все звучит более-менее одинаково и это упрощает жизнь, но профессиональный мир весь английский и никак не связан с моим прошлым. Здесь огромное количество этнически и культурно разных людей, и это делает среду очень яркой, насыщенной. Мне очень легко и интересно с ними общаться, и это общение налажено. Все хотят чувствовать себя комфортно со своим врачом, и чтобы лечение было успешно, человек не должен бояться. Он должен чувствовать, что его понимают и принимают таким, как он есть. Только в таком случае он будет открыт вашему состраданию. Задача врача — наладить нормальный обмен информацией, а для этого очень важно знать, с кем и как ты разговариваешь. Я очень много общался с местными пациентами и чувствую себя с ними как рыба в воде, а например, в Москве у меня нет такого навыка общения.

Есть один уровень владения языком: я знаю столько-то слов, умею выражать свои мысли, понимаю, что мне говорят. Но есть и следующая ступень, когда вы знаете какие-то нюансы: например, как называются вещи, которые в обычном обиходе мы не используем, интонационные тонкости, особенности мимики разных культур. Вам не приходится лезть в словарь, вы понимаете разные акценты — как разговаривают индусы, латиноамериканцы, ирландцы, итальянцы, русскоязычные люди. В первые две минуты общения вы узнаете про собеседника, кто он и откуда, и налаживаете с ним контакт. Все это как раз и помогает ощущать себя как дома, и, когда вы выходите на этот уровень знания языка, вам становится гораздо комфортнее.

Ощущение дома, мне кажется, имеет отношения не только к тому, где человек родился и вырос. Ты пришел домой, надел тапки, плюхнулся в кресло: тапки удобные, а кресло знакомо. Дом — это среда, где комфортно, а комфорт складывается из разных вещей: вокруг говорят на языке, на котором тебе удобно говорить, вокруг пахнет знакомо и все привычно. Также тут важны переживания, которые происходили в этом месте: чем дольше вы живете в какой-то стране, тем больше воспоминаний и впечатлений вас с ней связывают. Кроме того, ощущение дома в очень большой степени формируют социальные завязки, и, когда люди переезжают, они очень многое теряют.

Первое время я очень скучал. Когда я уезжал, дистанция ощущалась гораздо сильнее, чем сегодня: по телефону разговаривать было очень дорого, интернет уже существовал, но очень мало у кого были компьютеры, скайп еще не придумали. Вы были где-то там, а они где-то здесь. Какие-то вещи невозможно воссоздать — например, круг друзей детства. Я до сих пор дружу со своими одноклассниками, а здесь могу семь лет работать в одном месте, иметь огромное количество знакомых — но это профессиональные контакты, и никакой дружбы у нас с ними нет. Но тут дело, скорее, в возрасте и занятости, нежели в месте. Вчера я поздравлял своего друга, который давно живет в Германии. Мы поняли, что жили в одном городе и виделись каждый день полтора года, а следующие двадцать лет общались в режиме приездов и телефона. Но это мой очень важный друг.

При этом я бы не сказал, что у меня тут не возникло чувства дома. Я прожил здесь больше половины своей жизни, и, конечно, это мой дом, где мне хорошо и комфортно. Москву же я домом давно не считаю.

Раньше я много думал о том, как все сложилось бы, если бы я не уехал. А потом решил: чего тут думать — прыгать надо. Это абсолютно неважно и невозможно понять. Я полностью реализовался как врач в Америке. Если бы я остался в Москве, неизвестно, что со мной бы произошло и стал бы я заниматься медициной. Иногда я жалею, что уехал так рано — в том смысле что тогда я еще не окончательно сформировался. Это все-таки была полудетская общая идея.

Когда люди переезжают, очень важно, зачем они это делают. Причина очень влияет на то, как быстро человек адаптируется. Есть несколько групп эмигрантов. Некоторые уезжают потому, что по какой-то причине им не нравилось там, где они жили раньше. Некоторые едут куда-то потому, что им там нравится и хочется там быть, или потому, что есть какая-то выгода: профессия, любимая или какая-то другая ситуация. Мне кажется, когда люди едут куда-то потому, что хотят там быть, это очень упрощает их эмигрантскую жизнь. Я встречал людей, которые приехали в Америку, потому что заранее ее любили, хотели тут находиться и быть ее частью. Это очень смягчает «посадку». Если же вы рассуждаете аналитически и хотите получить какую-то выгоду — необязательно финансовую, но профессиональную или какую-то еще, — но при этом очень любите место, откуда приехали, адаптация происходит гораздо сложнее и медленнее. Я не хотел никуда переезжать: просто считал, что это нужно. Поэтому эмиграция для меня была тяжелой. Но сейчас она, слава богу, давно закончилась.

http://snob.ru/selected/entry/78536

#эмиграция #врач #работа_за_границей #личный_опыт

Анна Лагман, 35 лет, Сан-Диего, Калифорния, США, Champion Fishing Rods, производство и продажа удочек

Сноб: Как вы оказались в Америке?

Анна: В 22 года я эмигрировала из Екатеринбурга в Канаду вместе с родителями, сестрой и братом. В Канаде я прожила около двух лет. Там я встретила моего будущего мужа, и после нашей свадьбы в 2003 году мы решили поселиться на его родине, в Сан-Диего.

С: Что вы успели сделать в России? Учились? Работали?

А: В России я закончила четыре года в УрГППУ по специальности «социальный работник». Все это время работала волонтером в детском доме.

С: Чем вы занимались в Канаде?

А: Сначала просто попыталась найти работу; эмигранту без языка и рекомендаций это нелегко сделать. Первой моей работой была уборка на стройке. Да-да, я работала уборщицей. Отмывала все от строительного мусора до зеркального блеска. Потом устроилась няней в русскую семью с двумя детьми. Помог семейный опыт. Все-таки я была старшим ребенком в семье, а значит, нянчиться с младшими приходилось мне. Я проработала чуть меньше года, потом вышла замуж, и моя работа закончилась. С мужем мы познакомились по интернету, через полгода после эмиграции. Язык мне давался трудно, потому что и на работе, и дома я говорила по-русски. Вот я и стала искать по интернету кого-нибудь с русскими корнями, но говорящего по-английски. На объявление ответил мужчина по имени Иван. Он поставил мне условие: хочешь выучить язык — будь добра, все сообщения и телефонные звонки только на английском! И только через три месяца, когда он решил навестить меня, я узнала, что такое розыгрыш: он был не русским, а японцем американского происхождения. А имя Иван получил потому, что у его матери начались схватки, когда она смотрела фильм «Иван Грозный»! Спустя два месяца мы обручились, а еще через полгода была свадьба.

С: Как вам живется в США?

А: Я больна эпилепсией, в России у меня была вторая группа инвалидности. Здоровье у меня с подросткового возраста ухудшилось так, что припадки случались один-два раза в неделю. По счастью, когда я переехала в США, я сумела найти хорошего врача, и сейчас если у меня и случаются припадки, то это происходит около раза в год, что, согласитесь, большая разница. Я все еще могу пользоваться инвалидностью и получать здесь ежемесячное пособие, которого вполне хватит на проживание, но сразу по приезду решила не делать этого и очень рада, что мой муж поддержал меня.

В России я была очень одинока, люди обычно переставали общаться, едва услышав, что я эпилептик. Здесь же к инвалидности относятся спокойно, это не является недостатком, главное, какой ты человек. Поэтому чувствуешь себя абсолютно полноценным членом общества.

Я пила лекарства всю мою жизнь и поэтому так и не смогла забеременеть. На пятом году нашего супружества мы усыновили трехмесячного малыша, которого назвали русским именем Саша. Теперь ему уже шесть лет, и этой осенью он пойдет в первый класс.

С: Как решили создать бизнес?

А: У моего мужа уже был бизнес по производству удочек, который он продал за несколько дней до свадьбы. Хотел новобрачной дом купить. Там на целый дом, конечно же, не хватило бы, но на залог — вполне. А наш друг, которому муж продал вполне процветавшую компанию, за несколько месяцев умудрился ее обанкротить, заплатить нам не сумел, и остались мы ни с чем: ни денег, ни дома, ни бизнеса.

Пришлось начинать все сначала. Долгое время мы просто делали удочки на заказ для тех, кто о нас слышал. Потом заключили контракты с тремя магазинами, стали поставлять продукцию им, объем заказов увеличился. А с начала этого года мы стали совладельцами одного из этих магазинов.

Мы делаем любые удочки, хотя преобладают, конечно, для рыбалки в море/океане. Они бывают трех видов: 1) обычные, которые мы продаем в магазине, они подешевле; 2) удочки для частных лодок. К нам приходят заказы на десять-пятнадцать удочек с одинаковым дизайном, но для разной рыбалки, на любой вкус и цвет. 3) удочки с персонально разработанным дизайном и подобранными компонентами под рост, телосложение, предпочтения на рыбалке. Такие удочки стоят дороже, но каждую из них можно назвать произведением искусства, ведь каждая рождается единственной и неповторимой. Мы, кстати, выиграли четыре награды по авторскому дизайну. Работаем мы вдвоем; мой муж научил меня основам, а я уже потом начала все расширять, создавать разные дизайны.

С: Вы все это создаете своими руками?

А: Не все, конечно. Некоторые виды работ предполагают физическую силу, и тогда я прошу мужа помочь. Когда я училась, мне не всегда хотелось действовать по стандартам, и однажды, примерно через три месяца практики, я подготовила выставку удочек с нестандартными сочетаниями цветов. Я помню, муж ворчал, что я просто перевожу материал (он поклонник старой школы). И тут случилось нечто… После выставки мы получили множество заказов. И большинство — на нестандартный дизайн.

С: Какие налоги вы платите?

А: Сначала мы платили налог как частное лицо (около 8%,), но по мере разрастания бизнеса стали платить подоходный налог с бизнеса (9,3% и 20%). Но этим занимается профессиональный налоговик, я бы со всеми этими счетами, что скапливаются, за год не управилась.

С: Что помогло из опыта жизни в России?

А: Пожалуй, умение сказать «нет». Бизнес не может держаться на мягкотелости. Еще, пожалуй, умение не бояться трудностей, все они преодолимы. И, как ни смешно, умение быстро считать в уме без калькулятора, за что большое спасибо нашей школе.

http://snob.ru/selected/entry/78266

#эмиграция #бизнес #работа_за_границей #личный_опыт

Мустафа Насреддинов, 40 лет, реаниматолог, Солт-Лейк-Сити, США

Я родился в России чуть больше сорока лет тому назад. После школы я поступил в медицинский институт в Москве. Это произошло еще в Советском Союзе, а учиться я начал в относительно независимой России: падение СССР пришлось на первый курс.  Отучившись шесть положенных лет, решил стать хирургом и после окончания института попал в интернатуру в Москве.

Это была середина 90-х — нормальное современное клиническое образование в России получить было очень тяжело. Время было непростое: бесконечные перемены, дефолт и прочее. Система здравоохранения стала довольно сильно шататься, и в первую очередь это отразилось на образовании — на том, сколько времени уделялось студентам и интернам. Тогда я решил поехать учиться за границу. Какое-то время думал про Германию, но мне тогда показалось, что проще поехать в Америку. Еще когда я был на 6-м курсе, в Москве открылось отделение Каплана — частной американской организации, которая готовит студентов к сдаче разных экзаменов, в том числе на медицинскую лицензию в США. Я решил попробовать, стал заниматься и сдал экзамены (для чего пришлось ехать в Польшу). После этого собрал по знакомым и родственникам какие-то деньги и в конце 99-го года уехал в Америку.

Тут надо сказать, что для меня конец 90-х был совершенно жутким временем, и из Москвы я уезжал в состоянии ужасной депрессии, с ощущением полной безнадеги. Я совершенно не понимал, что со мной будет дальше. Одним словом, отъезд был отчаянной попыткой снова почувствовать землю под ногами.

В аэропорту меня удивило, насколько безразличны ко мне пограничники — они поставили штамп и сказали: ну давай, двигай. Меня встретили знакомые, мы сели в автомобиль и поехали к ним домой. Первое, что мне бросилось в глаза, — это масштаб. В Америке все было намного больше: стиральные машины, автомобили, дороги, порции в ресторанах. Еще мне казалось, что все будут потрясены, узнав, что я только что приехал из «экзотической» России. Но никого это не удивляло, потому что тут все откуда-то приехали. Теперь я и сам этому не удивляюсь.

Я прилетел в Нью-Йорк, и там нашлись знакомые, которые меня приютили и помогли на первых порах. Я сразу начал искать резидентуру: без учебы там я не смог бы начать независимую практику.

Так как ни денег, ни работы у меня не было, я поехал в первое попавшееся место и оказался в маленьком провинциальном городке — фактически деревне — на юго-западе штата Виргиния.

Резидентура — это такое место, где, с одной стороны, тебе платят зарплату, а с другой — за тобой наблюдают и учат старшие товарищи. В те годы рабочий день для резидентов был ненормированным, и первый год я работал чуть ли не сто часов в неделю. Было очень тяжело с языком. Юго-запад Виргинии — это, конечно, не далекий американский юг, и все же акцент там довольно сильно отличается от классического среднеамериканского. Первый месяц я просто не мог понять, о чем говорят люди, и использовал своего товарища-интерна в качестве переводчика с английского на английский.

В Москве я занимался хирургией, а тут оказался в отделении семейной медицины, что для меня было неплохо: эта специальность дает очень широкий кругозор — от педиатрии до взрослой медицины — и ты быстро понимаешь, как устроена американская система здравоохранения.

Через три года я закончил резидентуру и решил, что хочу заниматься общей медициной (в России это называется общая терапия). Особенно я заинтересовался реаниматологией (critical care). Нужно было снова идти в резидентуру — на этот раз по общей медицине или медицине внутренних болезней. Мои три года в семейной медицине засчитали как первый год, поэтому получилось не три года, а два. Я остался в том же городе, в той же больнице, но перешел в резидентуру внутренних болезней (Internal Medicine).

Окончив ее, я подал документы в fellowship (следующий уровень после резидентуры). Процесс поступления в fellowship выглядит так: ты подаешь документы в несколько мест, ездишь на интервью, а потом по сколько-то-балльной системе оцениваешь программы, которые ты посетил. Одновременно тебя тоже оценивают, а потом происходит так называемый match, когда компьютер пытается оптимальным образом свести кандидата и программу, в которой он будет учиться. Я был уверен, что поеду обратно в Нью-Йорк — веселый город, где у меня много знакомых. Но среди мест, куда я подавал документы, был Университет Юты. Я сделал это скорее из приключенческих соображений: тут горы и замечательное катание на горных лыжах, а я как раз полюбил кататься и подумал, что заодно посмотрю на красивые места. Приехал я без всякого желания присваивать этой программе какой-то балл — и тут же полюбил это место, программу и людей, которые в ней работают. Я поставил их первым номером, а они меня тоже, как оказалось, полюбили. Так мы счастливо соединились в 2006 году.

Так я переехал в Юту и начал трехлетнюю программу, где основной упор делается на интенсивную терапию — иначе говоря, реаниматологию — и пульмонологию. В России и Европе реаниматология тоже комбинированная специальность, но обычно она связана с анестезиологией, в Америке же реаниматолог, как правило, одновременно пульмонолог.

Закончив fellowship, я остался в университете в качестве врача и научного сотрудника.

Все свободное время у жителей Юты вращается вокруг природы. Здесь совершенно потрясающий снег зимой в горах: так как климат очень сухой, снег сухой, пушистый и очень легкий. Он не прилипает, и катание на горных лыжах превращается в совершенно непередаваемое физическое, чуть ли не наркотическое удовольствие. Неслучайно по этому поводу есть много шуток — такой снег называется powder и про него говорят: the best powder I’ve ever tried is in the mountains (лучший порошок, который я пробовал, это тот, что в горах) или addicted to powder («подсевший» на порошок) и так далее.

Летом тут катаются на горных велосипедах, зимой — на лыжах. Если не любить природу и спорт, тут можно стухнуть от скуки. Конечно, здесь есть клубы, сюда часто приезжают с концертами разные группы, есть несколько музеев и стандартный набор этнических ресторанов, но если вам интересна исключительно городская жизнь, то в Солт-Лейк-Сити вам будет ужасающе скучно. Это не Нью-Йорк и не Сан-Франциско.

По Москве я очень скучал первый год после отъезда. Но постепенно тоска прошла. Там осталось много друзей, мы поддерживаем какие-то отношения, и я примерно представляю, что там происходит. Хотя, конечно, я уехал в 99-м году — с тех пор там многое изменилось. Мой круг общения в основном состоит из коллег и друзей, с некоторыми из которых я встретился на вечеринках у общих знакомых. Есть несколько знакомых эмигрантов из России, довольно много врачей.

Уже давно я почти везде чувствую себя как дома; думаю, это свойство эмиграции — очень сильно расширяется кругозор. Мне кажется, любой должен через это пройти. Звучит, наверное, глупо, но через какое-то время ты начинаешь чувствовать себя гражданином мира и понимаешь, что границы очень условны — жить можно везде, просто где-то нравится больше, а где-то меньше. Но большой разницы, где жить, уже нет.

Несколько лет назад я побывал в Москве. В самолете у меня возникло сюрреалистичное ощущение, как будто на самом деле я американец, а того, что со мной было до отъезда в Америку, на самом деле не никогда не случалось: Россия 90-х настолько отличается от сегодняшнего дня, что невозможно представить, что это происходило с нами.

http://snob.ru/selected/entry/78536

#эмиграция #врач #работа_за_границей #личный_опыт

 

Михаил Иванов, 36 лет, Найвот, Колорадо,США, руководитель компании SmartReading

Сноб: Когда вы уехали в Америку?

М: Мы с семьей переехали из Москвы в США 8 марта 2014 года.

С: Почему выбрали США?

М: Мы выиграли грин-карту и решили прожить еще одну жизнь в новой стране.

Обосновались в Колорадо, потому что хотели жить близко к природе, в небольшом, очень зеленом городе Найвот, в 8 милях от Боулдера (крупнейший университетский центр Колорадо, в 2010 году был признан самым счастливым городом США. — Прим. ред.). Мы точно не хотели жить в больших городах вроде Нью-Йорка или Лос-Анджелеса. До этого мы никогда не были в Колорадо, но по рейтингам и отзывам это было правильное место для жизни. Такая Швейцария в США: красивая природа, высокие технологии и качество жизни. Боулдер — это Мекка для тех, кто занимается спортом. Здесь тренируются лучшие атлеты со всего мира. До ближайшего горнолыжного курорта 30 минут на машине. Это обуславливает еще и развитие спортивной индустрии. Здесь множество компаний, производящих спортивное оборудование. И еще в городе очень крупный университет Colorado University. Из 100 тысяч человек 30 тысяч — студенты и преподаватели. Ну и, конечно, очень хороший климат: 300 солнечных дней в году. Лучшее место, чтобы растить детей, а их у нас двое.

С: То есть получается, что вы прагматично выбирали Колорадо еще здесь, в России?

М: Да, заочно. Мы сняли дом через airbnb и приехали сюда, предполагая, что будем снимать дом, пока не разберемся, нравится ли нам здесь.

Я продал свою часть в издательстве, и у нас не было проблем с деньгами на первое время. Я не хотел работать ни в какой американской компании и думал о создании своего бизнеса, что я и сделал.

С: А чем занимались в Москве?

М: Я основал издательство МИФ («Манн, Иванов и Фербер») и руководил им девять лет. Эмоционально мне было сложно уйти, но я понял, что удаленно руководить такой компанией уже не получится, и принял решение о продаже.

«МИФ» — очень известная и прибыльная компания. Я встречался со многими инвестфондами и частными покупателями, но они не были готовы инвестировать в традиционный издательский бизнес. Кроме того, у нас в акционерах были собственники издательства «ЭКСМО» и это было проблемой для всех потенциальных внешних инвесторов.

В итоге после тяжелых и долгих переговоров я продал свою долю Олегу Новикову, совладельцу «ЭКСМО», но мы не смогли найти модель, при которой я бы остался помогать издательству.

С: Расскажите о первых днях в США. Как адаптировались ваши дети?

М: Вся дорога из дома заняла 24 часа. Боулдер нас встретил солнцем, а потом снегом.

Первые дни в доме, который мы сняли, не работал интернет. И это было хорошо. Такой цифровой шаббат. Вообще переезд — это подарок для детей. Они никогда не проводили столько времени с родителями и на природе.

В первую же неделю мы отдали старшую дочь Соню в школу, которая была в пяти минутах ходьбы от нас. Это частная школа, очень похожа на школу, которую мы открыли в Москве — «Семейкин» (ею руководит сестра моей супруги), поэтому дочке было проще адаптироваться. Школу нашли случайно. Я бегал рядом с домом и увидел вывеску. Мне понравилось название — Running River School, «Бегущая река». Мы с супругой поговорили с директором и решили, что это нам подходит. Приехали уже ближе к концу учебного года, но решили ничего не пропускать и сразу же пошли учиться. У школы есть своя концепция развития детей через опыт. Они каждую пятницу ходят в походы. Учатся наблюдать природу, разжигать костры, ставить лагерь, просто сидеть спокойно и думать. Соня учила язык в Москве, но ей было сложно. Она первые дни говорила: я полуглухая, полунемая и полуслепая здесь. Общение для нее всегда было важно. Она до сих пор привыкает. Это все же совсем другой мир. Мы поменяли мегаполис на большую деревню в предгорье, квартиру на дом с участком земли.

К нам приходят лисицы, олени, еноты. На участке живут белки. Люди здесь не закрывают дома и машины, многие не ставят заборы.

Была очень забавная история. Открывая счет в банке, надо было ответить, нет ли у меня родственников-чиновников в России. Сейчас это стандартная процедура. А еще, чтобы открыть счет в банке, нужно два подтверждающих личность документа, при этом одним из документов может быть счет за коммунальные услуги. Еще меня поразило, как здесь работает доставка. Ценные вещи могут просто привезти и положить под дверь. Вот так просто. Так нам прислали наши social security numbers — просто оставили конверт у двери.

С: Расскажите о вашем нынешнем бизнесе.

М: Я всегда прислушивался к нашим клиентам, и последнее время нам стали поступать запросы на создание саммари (краткого содержания. — Прим. ред.) на книги. Собственники компаний поняли, что, покупая книги для сотрудников, они выбрасывали деньги. На чтение у людей просто не было времени. У меня у самого была такая проблема. Я покупал довольно много нон-фикшн, но прочесть все попросту не успевал. Самое главное, что идеи авторов можно было изложить очень сжато, ведь часто книги вырастали из статей, а издатели наседали на авторов, чтобы те давали необходимый для книги объем. Но теперь ни у авторов, ни у читателей нет времени на чтение/написание традиционных 300 страниц. Я видел успешность модели саммари на глобальном рынке — похожую модель реализовывала компания Getabstract. Но, как и многие руководители успешных компаний, я был заложником текущей бизнес-модели. Акционеры ожидали прибыли ежеквартально, а новые проекты требовали инвестиций, времени и денег. И несли в себе неопределенность и риск. На реализацию такой идеи в «МИФе» у меня не хватило времени. Выйдя из текущего бизнеса, я смог наконец попробовать то, что мне было интересно. Я видел, где можно сделать лучше, и решил рискнуть. Ключевой риск для меня в этом случае — мое время. Как и в случае с «МИФом», у нас очень небольшая команда, которая работает по всему миру.

С: Но разве смысл книги не в самой книге? В ее настроении, интонации? В книге как предмете, наконец? И что такое в конечном итоге summary как продукт?

М: Вы правы, если речь идет о художественной книге. Если мы говорим о нон-фикшн, то здесь важны идеи. В меньшей степени интонации. Саммари — это изложение ключевых идей в сжатом виде. Для корпоративных клиентов после каждого саммари идут контрольные вопросы, позволяющие проверить понимание.

Мы не продаем саммари поштучно. Мы продаем подписку и пока только для корпоративных клиентов. Библиотека все время обновляется. Подписка распространяется на всю библиотеку, включая те книги, которые появятся в течение года с момента подписки. Тут можно прочитать и книги, которые только вышли на английском языке. Пройдет не меньше шести месяцев, а то и год, пока они появятся на русском.

А в сентябре мы откроем годовую подписку с доступом ко всей библиотеке для частных клиентов. И это только первый шаг.

Следующий этап — создание платформы для авторов. Так, чтобы авторы могли писать смарт-книги на 7-10 страниц. Есть множество содержательных авторов, у которых нет времени на написание 300 страниц, но они могут сделать семь. И это реальная проблема. Например, в издательском плане «МИФа» номером третьим стояла книга Александра Ованесова об оргструктурах. Она до сих пор не написана из-за отсутствия времени у автора.

Кроме того, почти все саммари есть в аудио- и видеоформате, чтобы их можно было слушать во время пробежки или за рулем.

С: Кто ваши клиенты?

М: Среди наших клиентов есть как большие компании — Сбербанк, ВТБ, «Росэнергоатом», «Сибур», «Росгосстрах», Yota, так и небольшие фирмы — «Фабрика окон», «Сплат», «Додо Пицца», Henderson, «Веселая наука», «Что делать консалт».

С: Сколько у вас сотрудников?

М: Пока в штате у нас работает только один человек в Москве, который обеспечивает процесс продаж. Остальные — на аутсорсинге.

С: Получается, что нужен только редактор, который делает саммари, и продавец?

М: Не совсем. Я и другой сооснователь делаем большую работу. Я отвечаю за портфель, взаимодействие с авторами, маркетинг и продажи. Мой партнер — за всю IT- часть и финансы, он живет в России. Сейчас мы разрабатываем приложение на iPad для частных клиентов. Мы, кстати, ищем авторов для саммари. Это не очень простая работа.

С: Вы работаете только в России?

М: Наша компания зарегистрирована в России, но мы планируем выйти на другие рынки — вероятно, за счет поглощений или альянсов. Для нас очень интересен китайский язык. Поскольку продукт цифровой, объем инвестиций для выхода на рынки не очень большой, но нам нужен локальный партнер, который помог бы с продажами.

Для нашего бизнеса это вопрос не географии, а языка. Мы обязательно запустим английский. Возможно, в партнерстве с местным игроком.

Мы — глобальная компания, для которой ключевой рынок пока — русскоязычные страны, это около 200 миллионов потенциальных клиентов. Но наши планы на следующий год — другие языки.

С: Сколько стоит это запустить?

М: Порядка 15-20 тысяч долларов на перевод всех саммари и запуск сайта, например, на китайском.

Так на всех рынках — переводы стоят примерно одинаково. Ключевой вопрос, как продавать на местном рынке. Мы хорошо знаем российский рынок и поэтому получили такой пул корпоративных клиентов. В США на это ушли бы годы.

С: Как быстро вы получили прибыль?

М: Мы стали прибыльны с первого месяца.

С: Как вы чувствуете себя на новом месте?

М: Я чувствую себя очень счастливым. Иногда мне кажется, что я как-то подозрительно мало страдаю. И где оно, то ярмо, в которое нужно впрячься? Но потом одергиваю себя и стараюсь ценить такое ощущение.

http://snob.ru/selected/entry/78266

#эмиграция #бизнес #работа_за_границей #личный_опыт

Ираклий Бузиашвили, 36 лет, эндокринолог, Нью-Йорк

Девять лет назад я уехал из России. В Америке уже давно жил мой старший брат — он уехал из Москвы в 94-м, — и вопрос о том, когда уедем мы с родителями, висел в воздухе. С 96-го года у меня была гринкарта и другие необходимые документы, но я находил какие-то отговорки, чтобы не уезжать: сначала я учился в Московской медицинской академии (сейчас это опять 1-й Мед, как в старые добрые времена), потом там же в ординатуре, потом уехал на стажировку в Германию и поступил в аспирантуру. В 2005 году в Москве я защитил кандидатскую, и тут родители меня поставили перед фактом: они уезжают и мне нужно решать, еду я с ними или нет.

Как и все родители, они говорили, что хотят уехать ради детей: мы с братом оба врачи, и они считали, что карьеру нам лучше делать в Америке. Ну и ради стабильности — были все эти разговоры о том, что в России жизнь как на пороховой бочке. Лично я не считал, что нам так прямо уж надо уезжать, но не представлял, что они уедут к брату, а я останусь один в Москве. В общем, семейные узы оказались сильнее моего желания остаться в России.

В мае я защитился, а в июле уже был тут. До этого я часто бывал в Америке, навещая брата: оставался у него на месяц или два на летних каникулах. Я знал много и о стране, и о том, что мне предстоит делать как врачу и какие стадии нужно пройти для того, чтобы устроиться на работу.

Приехав, я пошел по пути сотен тысяч людей, которые приезжают в Америку с дипломом врача. Нужно было сдать довольно сложные многоступенчатые экзамены, которые тестируют почти весь университетский объем знаний. Американцы эти экзамены тоже сдают, но им легче: они проходят этот материал в институте. В России же, по крайней мере в 90-е годы, когда я учился, медицинское образование очень сильно отличалось от американского — прежде всего подачей информации и углом, под которым она подавалась. Окончив российский вуз, ты выходишь с багажом знаний, которые не вполне понятно как применять. В Америке же эту информацию дают в другом ракурсе и, что главное, с первого курса объясняют, зачем она нужна. В России мы учили фундаментальные предметы — анатомию, физиологию, биохимию. Это основа медицины, но никто не объяснял, зачем мы их учим и как их можно применить. В Америке же тебе говорят: это нужно знать, потому что при таком-то заболевании нарушается то-то и то-то, и поэтому мы вам даем эту информацию. Не ради абстрактного знания, а потому что это нужно в клинике. И так с первого дня учебы в институте. Кроме того, в России мы проходили кучу общих предметов, которые не нужны совсем, типа политологии.

Отдельная история — это экзамены, которые в России тестируют способность запомнить информацию, а в Америке — способность понять ее и применить в клинике. Тебя не спрашивают, какое вещество идет в цикле Кребса после ацетона или ацетальдегида, но задают вопрос, что делать, если к тебе поступает пациентка, у которой в крови повышены такие-то показатели. Тут ты должен вспомнить биохимию и понимаешь, зачем она тебе нужна.

Экзамены я сдавал до конца 2006 года, потом полгода проработал в лаборатории, а в 2007-м пошел в резидентуру. Когда я приехал, я был чуть старше американских выпускников: я окончил институт шесть лет назад, успел пройти ординатуру по эндокринологии в Москве и защититься. Поэтому все считали меня очень умным и опытным (знаний у меня, может, было и больше, но опыта никакого).

В первый же день меня отправили работать в реанимацию: для меня это был стресс и удар, первый месяц я был в ужасном состоянии и не понимал, что делать и куда идти. Дело в том, что ординатор в России и резидент в Америке — совершенно разные вещи. В Москве после двух лет ординатуры я стал эндокринологом. В Америке ты не можешь стать эндокринологом, не пройдя трехлетний курс внутренних болезней, то есть терапию, а потом не отучившись еще два года в эндокринологии. Таким образом, помимо экзаменов мне пришлось провести еще пять лет резидентуры и специализации, из которых большее время я занимался не моей узкой специальностью, но всей терапией.

Объем работы в американской больнице гораздо больше, чем в России (я сравниваю с тем, как это было десять лет назад, когда я был ординатором). В России ординатор пишет бумажки и минимально участвует в лечении. Все решения принимают врачи, а ты заполняешь истории болезни и выписываешь рецепты, придуманные не тобой. Или перевозишь пациента с одного этажа на другой. А в Америке ты врач. Да, тебя направляют и поправляют, за тобой присматривают, но при этом на тебе вся работа. Когда я проходил ординатуру в Москве, мой рабочий день начинался в 9 утра. Мы шли на 10 минут на утреннюю конференцию, потом она заканчивалась, мы пили чай, болтали, ели. В 10 я шел к пациентам (человека три-четыре), мерил им давление, спрашивал, как они себя чувствуют, писал дневники, и в 12 часов был свободен.

Тут с первого дня у тебя 12 пациентов, и ты делаешь для них все: ты постоянно с ними, ты сопровождаешь их на разные исследования, назначаешь лекарства и анализы, сам берешь кровь и проводишь другие процедуры. Пациенты гораздо тяжелее. Только в России пациентов с диабетом кладут в больницу, и отделение эндокринологии представляет из себя санаторий, где люди с не очень высоким сахаром лежат по три недели. На это санаторно-курортное лечение уходят огромные деньги, силы и человеческий капитал.

Одним словом, первый день в реанимации с людьми на грани жизни и смерти очень сильно отличался от моей работы в ординатуре. Еще в России обсуждал с родственниками сериал «Скорая помощь» и говорил, что не понимаю, как так можно работать: там Клуни и Маргулис все время бегают, ничего непонятно, кругом миллион людей, и непонятно, как в такой обстановке можно кого-то лечить. Оказалось, все ровно так и есть: приемные отделения переполнены огромным количеством людей, в метре от тебя еще несколько пациентов и врачи, и все они говорят. Все это напоминает американскую фондовую биржу, где все орут и непонятно, как ухитряются друг друга слышать.

Конечно, за время работы было много интересных случаев. Однажды в больницу поступила женщина лет пятидесяти с желудочно-кишечным кровотечением: ее рвало кровью. Оказалось, она из секты свидетелей Иеговы, где запрещено переливание крови. Гемоглобин у нее около 50, при норме 120. Она мне запомнилась тем, что выкарабкалась, несмотря на две остановки сердца. Бывали очень тяжелые пациенты — в России я таких никогда не видел. Многие говорят о продвинутой американской системе здравоохранения, но это не совсем так. Бывают люди, которые будто живут на другой планете и не видят врачей десятками лет. Однажды привезли мужика, у которого нога до середины голени была черная и совершенно сухая. Он жил так как минимум полгода, и привезли его, когда начались действительно нестерпимые боли.

Мой рабочий день начинается в 7 утра, а в 7 вечера я ухожу с работы. Хирурги приходят в 6, гинекологи — в 5.30. Связано это с объемом работы: если ты резидент, у тебя очень много пациентов, если ты врач, твой доход просто зависит от их количества. У врачей всегда очень много работы, и они приходят рано, чтобы не сидеть до глубокой ночи. Чтобы уйти в 6–7, они приходят в 6–7. Естественно, московский образ жизни, когда людям завтра на работу, а они до двух ночи сидят в кафе и разговаривают, тут не очень применим: если ты будешь сидеть до 2 часов, а потом в 7 встанешь, хватит тебя на неделю. К тому же тут врачи очень часто работают без выходных. Кроме того, Америка гораздо более ориентирована на семейные ценности: люди проводят гораздо больше времени с семьей, а не с друзьями и знакомыми.

Сейчас, спустя 9 лет, я не могу однозначно ответить на вопрос, жалею ли я об отъезде или нет. Мои ближайшие родственники рядом, я работаю эндокринологом — как и хотел еще с 4-го курса института. У меня своя практика в основном с русскоговорящими пациентами в Бруклине и англоговорящими на Манхэттене. И эти два фактора — семья и работа — всегда были определяющими в вопросе, где жить.

Но головой я больше чем на 50% все равно живу в России. За девять лет я не стал американцем и гораздо больше ощущаю себя живущим там, в России, и приезжающим сюда на работу. Я даже называю себя гастарбайтером. У меня есть круг общения, но нет такой дружбы, как в Москве, поэтому я регулярно туда езжу и вижусь со своими друзьями. В ближайшее время я, естественно, отсюда не уеду, но через годы, может, даже десятилетия не исключено, что вернусь. Мне гораздо комфортнее в России, чем тут, если не брать во внимание работу, стабильность. Теоретически, если бы мои близкие были в России, и найди я работу с той же зарплатой, что и тут, я бы, наверное, переехал. Наверное, я бы даже не учитывал доход, если бы мои ближайшие родственники были в Москве. Антона Носика, который сначала уехал из России в Израиль, а потом вернулся, в одном интервью спросили, зачем он это сделал. И он ответил: когда я приехал в Москву, в моей голове были три слова — «Это моя страна». Как бы пафосно это ни звучало, твоя страна — это зона твоего комфорта. Когда люди говорят на твоем языке, когда у них такое же прошлое, как у тебя, когда они тебя понимают. Из этого для меня складывается моя страна. Я приезжаю в Москву и сразу понимаю: я дома.

http://snob.ru/selected/entry/78536

#эмиграция #врач #работа_за_границей #личный_опыт

Марина Добринчук, 38 лет, Agentowski Bureau, основатель

Милан, Италия

Сноб: Почему вы переехали именно в Италию?

Марина: Я довольно успешно и напряженно работала в Москве на хорошей должности, решила, что нужно сделать перерыв, и поехала в Милан на лето — совместить отдых и изучение языка. У меня были контакты по работе и сотрудничество с итальянцами, но говорила я не очень хорошо. Решила структурировать язык — я филолог по первому образованию.

С: А кем вы работали в Москве?

М: Главой отдела маркетинга в крупнейшем яхтенном дилере России. Это большой холдинг, много направлений. Работа была интересная, многозадачная. Второе мое образование — западное маркетинговое, Chartered Institute of Marketing, UK. Я всю свою карьеру собственно маркетингом и занимаюсь.

С: Вы поехали совершенствовать язык, а получили предложение работы?

М: Да, получилось так. Я могу некоторые проекты делать удаленно — маркетинговые стратегии, позиционирования и пр. И какие-то заказы от российских заказчиков «догоняли» меня, когда я была в Италии.

Я получила предложение не работы в смысле позиции в офисе, а сотрудничества от итальянцев, для которых я делала в прошлом несколько проектов и мероприятий в России. Они меня уже знали в деле.

Я не очень хотела возвращаться к офисному режиму, мне всегда нравилось и получалось работать эффективно в режиме фриланса. И покуда поступали заказы и предложения, я не искала работу на родине. И так уже пять лет.

Я начала сотрудничать со своими знакомыми в Италии — стала их представителем в России. Компания называется Agenzia per la Russia — это «Агентство по России», которое помогает итальянскому бизнесу выйти на российский рынок. Они работают с регионом Ломбардия. А потом я создала свою структуру — Agentowski Bureau, которая занимается по сути тем же самым — выводом на российский рынок итальянских производителей, и в планах не только итальянские производители и не только российский рынок. За годы работы «между рынками», с одной стороны, я создала себе network специалистов в России, с которыми мы делали разные проекты и с которыми отработано взаимодействие. А с другой стороны, заработала репутацию в Ломбардии среди компаний, производителей, разных структур, которые помогают бизнесу, например, консорциумов по экспорту. Что касается товаров и секторов, то тут мы «всеядны», мы работаем практически со всем, что производится в Ломбардии. А Ломбардия по промышленному потенциалу — это топ-3 регионов в Европе. От моды, текстиля, дизайна и мебели до машиностроения, медицины, биотехнологий, химии и т. д.

С: Есть какие-то отличительные особенности у итальянского бизнеса? Какое-то УТП?

М: В Италии очень требовательно относятся к качеству. Прямо-таки трепетно. У них сознание артизанальное, ремесленное. Это, с одной стороны, круто: они полируют свой продукт, гордятся им по праву. С другой стороны, у них не всегда маркетинговый подход при этом присутствует, они считают, что такой продукт «сам себя продает». Довольно сложно повернуть их сознание в сторону того, что нужны определенные усилия, чтобы его продвигать. Что же касается УТП, то это, конечно, отношение к качеству во многих отраслях, к эстетике. Правда, это не касается тех производств, которые перекинули в Китай.

С: Что вам помогло из прошлого опыта общения?

М: Я сделала свое «Аджентовски бюро», чтобы решать конкретные задачи — от компании к компании, на уровне «соразмерном человеку». Итальянцы все очень стремятся на русский рынок. Россияне любят Италию, и все benissimo! Но наша задача — помогать решать конкретные задачи: итальянцам — найти партнера в России, российским компаниям — поставщиков какого-то конкретного продукта. Но если бы пошлины таможенные стали пониже и процедуры попроще, то, конечно, стало бы более «френдли» для всех.

С: А вот это итальянское легендарное «не вовремя» — как вы решаете вопросы с подписанием контрактов и всем, что связано со сроками?

М: Я утешаю себя тем, что мы на севере. С точки зрения контрактов северяне нормальные, это же им, в общем-то, надо. Но медленно решения принимают. Если бы я могла итальянцев переключить на другую передачу, повыше, то думаю, да, было бы круто для всех.

С: Расскажите о вашей фирме в цифрах: как быстро прошла регистрация, как с налогами?

М: Регистрировать предприятие в Италии — это непросто и недешево, но все решаемо. Запутано — да, но надо к этому просто подойти как к неизбежности и нанять специалистов. У меня есть юристы и финансисты. Процедура сложная. Я нанимала специального адвоката, чтобы он помог мне пройти все ее этапы — за немаленькие, в общем-то, деньги, несколько тысяч евро. Бюрократия итальянская ужасна. Можно, конечно, найти консультацию и за 100 евро, но все зависит от того, хорошо ли вы разберетесь со всей этой их бюрократией сами. Я не советовала бы. Сколько денег вложить — это тоже определяет итальянское государство, у них расписаны тарифы под каждый вид деятельности, недавно они значительно поднялись.

Сложность в том, что Италия исторически была страной, которая сама эмигрировала: например, итальянцы уезжали в Америку. А сейчас они стали страной, куда едут. И они гораздо проще обращаются с  мигрантами типа беженцев, а не с бизнес-иммигрантами, как я.

С: Вам было страшно начинать это дело одной, в другой стране?

М: Немного, да, тем более что параллельно мне предложили великолепную работу в Санкт-Петербурге — просто эксклюзивную возможность, а тут у нас все только начинается. Но интересно, конечно — и это победило, потому что мне хотелось немного «качнуть» тут представление о консалтинговом бизнесе, посредниках в импорте-экспорте и т. д., предложив такое несколько фанковое и unconventional позиционирование. Итальянцы — традиционалисты и обращают внимание на регалии, на серьезность оболочки. А мы им предлагаем по-игровому к миссии отнестись. Пока что вижу очень хороший feedback даже от пожилых людей, и это вдохновляет, посмотрим, как будет дальше.

С: Кому бы вы посоветовали Италию и правильно ли это — сразу ехать с решением создавать бизнес?

М: Италию бы я посоветовала терпеливым и легким людям. Но, конечно, сразу бизнес начинать не стоит. Надо приехать в качестве туриста, гостя, просто пожить, понять этих людей и посмотреть, как ты себя ощущаешь в этом контексте. Несмотря на все мои дифирамбы тут очень много раздражающих факторов: забастовки транспорта, бюрократия, «много слов — меньше дела» и т. д. Просто тут эти раздражители — они несколько другие, чем в России, но они есть.

http://snob.ru/selected/entry/77600

#эмиграция #бизнес #работа_за_границей #личный_опыт

Игорь Гордон, 48 лет, магазин автозапчастей и автосервис

Кельн, Германия

Сноб: В каком году вы уехали?

Игорь: В 91-м. Я уехал, когда был путч в Москве. Танки ездили по городу.

С: Вы уехали после путча?

И: Я 25-го уехал. 19-го был путч, а 25-го я уехал.

С: Вы целенаправленно выбрали Германию?

И: Это было спонтанное решение, хотелось куда-то убежать уже поскорее. В Америку у меня не получилось, но подвернулся товарищ, который позвал меня в Германию, и я за один день собрал вещи и с сумочкой уехал. Никого и ничего здесь не было, и это только по молодости можно было сделать, когда тебе 25 лет. Сейчас я, конечно, на это с каким-то ужасом смотрю и думаю: как я на все это решился, бросил все в один день и уехал от хорошей в принципе жизни.

С: Кем вы работали в Москве?

И: У нас была первая в Советском Союзе частная парикмахерская. В 87-м году, когда вышел закон о предпринимательской деятельности, мы пришли в исполком и без копейки взяток были приняты на ура. И через две недели у нас было помещение, за которое мы платили, по-моему, 40 рублей в месяц. Оно было прямо рядом с валютным магазином «Березка». В общем, мы все это бросили, получили как-то чудом в один день визу через знакомства, уже не помню какие — я товарищу отдал вечером паспорт, утром мы встретились в аэропорту, он отдал мой паспорт с визой, и мы улетели.

С: Вы прилетели в Германию, и что там?

И: В Берлине были лагеря для беженцев. И можно было просто прийти и сказать, что в России путч, и на этом основании можно было остаться.

С: Это было тяжелое время? Вот эти первые дни в лагере для беженцев?

И: Первые дни мы еще не знали ничего, не понимали. Мы с деньгами сидели там, в этом лагере, выпивали, веселились. И эти первые месяц-два были наиболее легкими как раз. Ну, а потом началось приземление. Самая страшная проблема — это, конечно, был язык. Когда в школе учили язык в Советском Союзе, у нас был выбор: английский или немецкий. Мама мне говорит: «Ну немецкий тебе точно не пригодится, поэтому иди учи английский». Не знаю, сглазила, может быть. Были курсы какие-то для изучения языка, я полгода походил и бросил.

Сейчас для того, чтобы переехать, ты должен доказать, что не будешь просить помощи у государства при переезде, что ты знаешь язык, что тебе есть где жить и что у тебя есть работа. Массу каких-то там бумажек надо предъявить. А тогда мы приехали, на нас смотрели как на какую-то диковинку, нас так спрашивали: «Поляки?» Мы говорили: «Нет, русские». — «Ой, ру-у-уские». Мы были какой-то диковиной вообще, как будто первого живого русского увидели.

С: Что было после лагеря для беженцев?

И: У нас была знакомая в Кельне. В это время было очень тяжело снять квартиру на западе Германии, потому что несколько миллионов человек переехало как раз в 91-м году, т. е. два года после объединения Германии, хлынул огромный поток людей с востока. Трудно было не только снять квартиру, но и устроиться на работу. И мы приехали сюда, и нас сразу взяли на работу парикмахерами.

Я проработал три месяца, плюнул и начал заниматься потихоньку каким-то бизнесом.

Не то чтобы я от хорошего решил сделать себе еще лучше и пошел в бизнес. Просто я понял, что прожить нельзя на каком-то хоть уровне, будучи парикмахером в Германии. Это как дворник примерно. У меня была зарплата около полутора тысяч марок. 600 марок на квартиру, 300-500 марок на питание, а на все остальное — нет. А мне 25 лет. Знаете, когда я получал зарплату, у меня уже через три дня денег не было.

С: А чем начали заниматься?

И: Мы начали заниматься самым простым — машинами. Сюда стали приезжать люди из России за машинами. И вот мы купили машину за 500 марок, помыли, продали за 800. Как в этом анекдоте про яблоки. А потом открыли предприятие. У нас магазин автозапчастей и автосервис.

С: Что с оформлением, с налогами?

И: Оформление происходит за пять минут, платите 20 марок (евро) и становитесь обладателем фирмы.

В Германии есть упрощенная система подачи документов, если у тебя оборот не выше 25 тысяч евро в год. Здесь есть такое понятие, как налоговый советник. От определенного оборота — больше 25 тысяч евро — ты имеешь право подавать в финансовые органы бумаги только через этого налогового советника. Это не от государства, это частный предприниматель, закончивший финансовый институт.

С: И налоговый советник помогает разбираться с налоговыми отчислениями?

И: Налоговые преступления, как в любой стране, в Германии совершаются. И президент Баварии у нас сейчас отправился за решетку, получил четыре года за неуплату налогов, хотя он здесь является национальным героем. Так вот, налоговый советник может давать советы. Допустим, у меня в конце года на счетах скапливается большой остаток, и он мне может сказать, что существуют официальные способы этот остаток сделать неналогооблагаемой суммой.

С: Как быстро вы во всем разобрались?  

И: Мы приехали из Советского Союза, где мы никогда ни за что не платили. И я не понимал, что надо платить какие-то страховки, или как можно за свет платить такие сумасшедшие деньги, все пытался какими-то путями это обойти. Я был человек до костей советский, выросший там, отравленный этими «соображалками» нашими.

С: Наши соотечественники, которые приезжают сейчас, отличаются от вас того времени?

И: Конечно, отличаются. Они стали законы соблюдать, стали понимать, что можно делать, а что нельзя. В 91-м году мы этого не понимали, потому что в стране никаких законов не было вообще. Я смотрю сейчас на россиян, они во многом продвинутее нас — здесь живущих русских.

С: Вернемся к вашему магазину.  Просто, наверное, было перестроиться с продажи машин на продажу запчастей?

И: Нет, не просто. Я человек вообще-то некоммерческий. Я не вдохновенный продавец. И в Германии есть большая сложность. Когда достигаешь какого-то высокого уровня заработка, у тебя уже начинают столько отнимать, что больше и смысла зарабатывать нет. В Германии тебе много заработать не дадут.

С: Вы снимаете помещение или купили? Кредит под это можно получить? Или надо иметь деньги и все покупать?

И: Ну, кредит никто никому не даст без залога. Если ты покупаешь коммерческую недвижимость, гостиницу, например, нужно не меньше 60% своих денег вложить.

Есть, конечно, какие-то программы поддержки предпринимательства, бывают люди пронырливые, находят что-то. Но мы двадцать лет уже работаем и ни разу ничего не получали. Пришли в банк, но там такую кучу бумаг надо заполнять, что мы просто не стали.

Лучше всего помещение, конечно, купить. Мой товарищ купил здание, и мы у него здесь снимаем: за 1000 метров платим 4000 евро. Это, конечно, сильно отличается от Москвы. И в Берлине тоже цены очень доступные. Квадратный метр в центре может стоить 10-20 евро за метр.

С: Какие особенности жизни в Германии в плане быта?

И: Из всех европейцев немцы самые приличные люди, самые добрые, хорошие, отзывчивые. Но очень традиционные и строгие в быту. Вот история сумасшедшая, я думал сначала, что это шутка. Мы снимали квартиру в элитном районе. Приехала очень богатая пара, они купили квартиру в нашем богатом доме, и на собрании жильцов супруга сказала: у нас черепаха. А пожилая женщина типа нашей старшей по подъезду говорит: «Нет, черепаха не въезжает, она может погрызть нам газон». И не пустили черепаху в дом.

И еще один случай, только уже намного серьезней. Если зарплата у тебя 2000 евро, а живешь ты на 3000, например, по объему кредитов, то к тебе постепенно возникнут вопросы.

Как в России не получится. Спустя какое-то время обязательно накроют. У меня товарищ купил здесь дом, перевел себе деньги из России, были «черные» деньги, и вот теперь все, нет у него дома. Приехали, посчитали, что дом стоит 450 тысяч евро, и сказали: «Заплати нам 200 тысяч» и все. И потом ходи и доказывай. Не принимается никаких объяснений, ничего. Здесь сначала заберут деньги. Кельн поднялся на том, что раньше здесь была таможня, они за века это усовершенствовали.

Если люди только что приехали и будут переводить деньги из офшоров, с них здесь совершенно спокойно могут потребовать налоговые декларации из России — откуда деньги.

Вплоть до таких случаев: друзья хотели купить машину у дилера «Мерседеса» и деньги переводят откуда-то с Виргинских островов или с Кипра, счет не принадлежит покупателю. «Мерседес» говорит: «Мы не будем продавать вам» — и отправляет деньги обратно.

С: В Германию нужно ехать работать или сразу в бизнес?

И: На работу никто здесь не возьмет, потому что никакие наши дипломы здесь не действуют. Нужно поступить в университет и заново отучиться. Самое главное — язык. Это полдела.

http://snob.ru/selected/entry/77600

#эмиграция #бизнес #работа_за_границей #личный_опыт

Константин Пинаев, 32 года, «Вокруг Лондона за 40 шагов», пешие туры

Лондон, Великобритания

Сноб: Как давно вы приехали в Лондон?

Константин: Я здесь с января 2006 года — можно сказать, что очень давно. Однажды звонит мой самый любимый клиент и приглашает работать в Лондон. В общем, от таких предложений не отказываются. Оформили разрешение на работу, и в январе 2006-го мы переехали в Лондон, о чем ни разу не пожалели.

С: То есть вы переехали сразу на работу?

К: Да. В пятницу прилетели, а в понедельник пошел в новый офис. Поменял за неделю буквально все: страну проживания, дом, работу и миллион бытовых вещей.

С: Это была работа по специальности? Ваш российский диплом как-то пригодился в Англии?

К: Да. Меня пригласили как специалиста по пониманию потребителей.

У меня два с половиной диплома в России — «социология», «мировая экономика и международные отношения» и референт-переводчик. На дипломы никто в Британии не смотрит, если это не Оксфорд, Кембридж или Гарвард какой-нибудь. Про МГУ тут никто не слышал. Смотрят на опыт и на человека.

С: Когда вы решили, что вам нужен свой бизнес? Как долго работали по найму?

К: Все восемь лет и работал. Свой бизнес по-настоящему открыл два месяца назад. У меня склад ума предпринимательский, просто долго не мог решиться. Каждый Новый год писал Деду Морозу письмо и просил у него смелости, чтобы решиться на свой бизнес, и каждый раз пугала неопределенность, тяготила ответственность и проч. На самом деле я уже больше полутора лет назад начал свой проект — сначала в формате хобби. Водил туры по Лондону по воскресеньям. Два тура в день. Один раз в неделю. Набирался опыта, обрастал довольными клиентами и расширялся. И в какой-то момент понял, что дальше расти, оставаясь при этом в консалтинге, будет непросто. Банально по времени не получится больше туров вести. А удовольствие я от этого получал все больше и больше. Все, кто ходили на мои туры, просили еще и еще. Продолжали ходить и советовали окружающим. Мне это было уже в разы интересней понимания потребителей. В общем, пошел как-то на ужин с бывшим боссом и спросил у него совета. Он сказал, что решился бы на свой бизнес. Попробовать, мол, надо. Если не получится, всегда сможешь вернуться в консалтинг. У тебя же много читателей блога, много довольных клиентов — проведи краудфандинговую кампанию, собери начальный капитал, который тебе позволит на плаву оставаться месяц или два, и вперед.

Так я и сделал. Сказал читателям своего блога, что уйду с работы, если у меня будет 5000 фунтов предварительных заказов. Отвел себе на краудфандинговую кампанию 50 дней и думал, что никогда в жизни столько не насобираю. Это для меня еще и тест рынка был: мне надо было понять, есть ли вообще достаточный спрос на это. В итоге 5000 фунтов собрались за 48 часов. Я даже испугаться не успел. К окончанию кампании у меня было предварительных заказов на 9000 фунтов. И это был решающий момент. Я отнес заявление об уходе с работы, отработал в офисе еще чуть больше месяца и целиком занялся своим делом.

С: Почему именно туры? Большая любовь к Лондону, месту, где живете?

К: Пешие туры вожу, потому что Лондон — абсолютно невероятное место. Здесь на каждом шагу миллион интересностей. Можно тут жить и ничего этого не видеть и не знать. А потом оглядываться и думать: как же я жил в таких удивительных местах и все пропустил? Поэтому моя профессия теперь — это быть в центре событий современного Лондона. Ходить на самые интересные мероприятия, участвовать в жизни этого города и показывать его окружающим. Не поверите, сколько людей жили в 60–70-е годы в Лондоне и никогда не были на концерте Beatles. Мне не хотелось бы быть одним из этих людей. Но скажите мне два с половиной года назад, что у меня будет такой бизнес, я бы вам не поверил.

С: Расскажите о вашем бизнесе в Лондоне в цифрах: сколько это стоит на старте, сколько приносит и сколько забирает? Открыть предприятие — долго или быстро? Я имею в виду регистрацию.

К: Цифры конкретные я раскрывать не буду, я все же не депутат и на IPO тоже не выходил еще. Но могу сказать, что сейчас я уже подхожу к уровню, на котором был, когда работал в консалтинге. А перспективы еще лучше. По времени это, конечно, большие затраты. И сил уходит немало. Но так с любым бизнесом в начале. Тут регистрация — это дело 10 минут. Бумажки — это полная ерунда. Я даже не помню, как это делалось. Бухгалтера попросил, которая мне помогает оформить все в конце года с налогами. Тут налоговая система мудреная и все время меняется. Если честно, я в таких вещах не силен, поэтому просто отдаю все эти «заморочки» профессионалам. Бухгалтер все считает, показывает и просто говорит, сколько надо перечислить и когда.

Мне сказали примерно ориентироваться на 30-40%. Налог, само собой, разный для всех: зависит от того, сколько вы зарабатываете, какой у вас оборот, какие расходы и в какой индустрии вы работаете.

С: Что вы посоветовали бы людям, решившим переехать в Лондон — сразу открыть свое дело или сначала подыскать себе работу?

К: Сразу тут открывать свое дело — верный способ потратить много денег и научиться, набив миллион синяков. Лондон совсем другой город, чем Москва. Рынки здесь в миллион раз более конкурентные, чем в России.

С: Что было самым сложным?

К: Решиться. Пока все получается. Но я долго к этому шел, у меня есть прочный фундамент в виде популярного блога. Я уже больше 8 лет организовываю встречи русскоязычного Лондона, поэтому меня тут очень многие знают. У меня в конце концов было почти полтора года на то, чтобы построить начало своего бизнеса, обрасти довольными клиентами, которые вас рекомендуют и проч. У меня только одно чувство: жалею, что раньше не начал.

http://snob.ru/selected/entry/77600

#эмиграция #бизнес #работа_за_границей #личный_опыт